Fa-mi-re-do Sol – Sol
30 december 2017, 11:05
Limoges. Le marché
Весь мир театр, да Уильям? – «...выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». Да ничего подобного, удивляюсь, как тебе поверили! Весь мир – это рынок в Лиможске. Посмотри сам: актеры твои торгуют талантом, за талант получают деньги, а за деньги...
- Шалом, мальчики! – засмеялись актеры и показали гусям зловещую пантомиму, изображающую поедание жареных гусей голодными актерами.
- Станислав Каролевич... – озабоченно шепнул Иван Никитич, – это они не про нас ведь?
- Вынужден вас огорчить, мой друг, – Станислав Каролевич схватил самого наглого актеришку за палец и тот взвизгнул.
... за деньги можно купить все, Уильям, – и гусей, и любовь; в нем женщины, мужчины – все купцы, и каждый подороже хочет продать товар.
Сперва на грядках сердца
Иль души, растят плоды
Умений, знаний, красоты.
А после, в роли продавца,
За деньги отдают свои труды.
…
Но не тут-то было! Не на тех, как говорится, напали господа актеришки. Станислав Каролевич, цапнув палец, рассудил с безупречной точностью: «дальше будет хуже», – рассудил он и давай улепетывать. С телеги на землю, с земли на прилавки, с прилавков еще черт знает куда... еле-еле Иван Никитич за ним поспевал.
А крику-то! Визгу-то! Улюлюканья! Утомился рынок торговать. Людям, как известно, требуются зрелища, каковые, со всей любезностью, им были организованны двумя беглыми гусями – серым и белым.
- Ох, батюшки! – запричитала бабуся (откуда она взялась на рынке, одному Богу известно). – Мои-мои гуси! Люди добрые!
А что люди добрые? Уильям, я тебя спрашиваю. Наложить бы на тебя не только грим, за твои театральные рассуждения, но и епитимию наложить – отправить на рынок чистильщиком обуви, покуда не войдешь в ум.
- Держу-у-у! – заорал чистильщик обуви самым благим матом. – У-у-у... – продолжал он, укушенный Иваном Никитичем за нос. Не удержал, само собой. А за старание благодарности не бывает, посему, был сей персонаж осмеян и сию же минуту предан забвению, ибо гуси уже крутились на карусели.
- Как на карусели! Гуси? – удивлялись те, кто не видел.
- Они самые! – размахивая руками, рассказывали те, кто видел. – Шмуйле еще был. Так он, не понять: то ли кататься забесплатно устроился, то ли гуся ловил... короче, и смех и грех.
Бабуся бежит, люди бегут... – бардак-кавардак, чем и воспользовалась одна малопримечательная на внешний вид старушка.
- Так... да! – в платочке красном была, – вспоминал кто-то и очень волновался, вспоминая.
- Какой платочек?! (первый, услышав замечание, дернулся как вор, с поличным пойманный) В пальте бабка-то была, в пальте.
Околоточный все аккуратно записывал.
- Вы их не слушайте, господин полицейский, – отозвался третий, – брешут они. Ничего они ровным счетом не видели. Я видел. Меня спросите.
- Ну-с, голубчик, – околоточный повернулся к третьему, – слушаю.
- Я ту бабку сразу признал. Яга это была. Баба-Яга.
- От господи боже мой! – плюнул околоточный, осерчав; пошел с хозяевами-евреями переговорить: «Поди там без мистицизма управимся», – подумал.
А тем временем Баба-Яга действовала следующим образом: платочек и пальто скинула, за угол шмыгнула и спешно напялила невесть откуда взявшиеся тулуп и картуз – чуть-чуть осталось глаза отвести и ямщик-ямщиком по рынку идет – никакого сомнения. Ну тащит в заплечном мешке что-то... и пускай тащит, законом не возбраняется мешок тащить. А то, что мешок шевелится и гагакает, так мы уже упоминали про «глаза отвести»; Бабе-Яге это раз плюнуть-другой плюнуть – все, полный зрительный мрак!
https://www.youtube.com/watch?v=7aaHqxZ3pSo
Весь мир театр, да Уильям? – «...выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». Да ничего подобного, удивляюсь, как тебе поверили! Весь мир – это рынок в Лиможске. Посмотри сам: актеры твои торгуют талантом, за талант получают деньги, а за деньги...
- Шалом, мальчики! – засмеялись актеры и показали гусям зловещую пантомиму, изображающую поедание жареных гусей голодными актерами.
- Станислав Каролевич... – озабоченно шепнул Иван Никитич, – это они не про нас ведь?
- Вынужден вас огорчить, мой друг, – Станислав Каролевич схватил самого наглого актеришку за палец и тот взвизгнул.
... за деньги можно купить все, Уильям, – и гусей, и любовь; в нем женщины, мужчины – все купцы, и каждый подороже хочет продать товар.
Сперва на грядках сердца
Иль души, растят плоды
Умений, знаний, красоты.
А после, в роли продавца,
За деньги отдают свои труды.
…
Но не тут-то было! Не на тех, как говорится, напали господа актеришки. Станислав Каролевич, цапнув палец, рассудил с безупречной точностью: «дальше будет хуже», – рассудил он и давай улепетывать. С телеги на землю, с земли на прилавки, с прилавков еще черт знает куда... еле-еле Иван Никитич за ним поспевал.
А крику-то! Визгу-то! Улюлюканья! Утомился рынок торговать. Людям, как известно, требуются зрелища, каковые, со всей любезностью, им были организованны двумя беглыми гусями – серым и белым.
- Ох, батюшки! – запричитала бабуся (откуда она взялась на рынке, одному Богу известно). – Мои-мои гуси! Люди добрые!
А что люди добрые? Уильям, я тебя спрашиваю. Наложить бы на тебя не только грим, за твои театральные рассуждения, но и епитимию наложить – отправить на рынок чистильщиком обуви, покуда не войдешь в ум.
- Держу-у-у! – заорал чистильщик обуви самым благим матом. – У-у-у... – продолжал он, укушенный Иваном Никитичем за нос. Не удержал, само собой. А за старание благодарности не бывает, посему, был сей персонаж осмеян и сию же минуту предан забвению, ибо гуси уже крутились на карусели.
- Как на карусели! Гуси? – удивлялись те, кто не видел.
- Они самые! – размахивая руками, рассказывали те, кто видел. – Шмуйле еще был. Так он, не понять: то ли кататься забесплатно устроился, то ли гуся ловил... короче, и смех и грех.
Бабуся бежит, люди бегут... – бардак-кавардак, чем и воспользовалась одна малопримечательная на внешний вид старушка.
- Так... да! – в платочке красном была, – вспоминал кто-то и очень волновался, вспоминая.
- Какой платочек?! (первый, услышав замечание, дернулся как вор, с поличным пойманный) В пальте бабка-то была, в пальте.
Околоточный все аккуратно записывал.
- Вы их не слушайте, господин полицейский, – отозвался третий, – брешут они. Ничего они ровным счетом не видели. Я видел. Меня спросите.
- Ну-с, голубчик, – околоточный повернулся к третьему, – слушаю.
- Я ту бабку сразу признал. Яга это была. Баба-Яга.
- От господи боже мой! – плюнул околоточный, осерчав; пошел с хозяевами-евреями переговорить: «Поди там без мистицизма управимся», – подумал.
А тем временем Баба-Яга действовала следующим образом: платочек и пальто скинула, за угол шмыгнула и спешно напялила невесть откуда взявшиеся тулуп и картуз – чуть-чуть осталось глаза отвести и ямщик-ямщиком по рынку идет – никакого сомнения. Ну тащит в заплечном мешке что-то... и пускай тащит, законом не возбраняется мешок тащить. А то, что мешок шевелится и гагакает, так мы уже упоминали про «глаза отвести»; Бабе-Яге это раз плюнуть-другой плюнуть – все, полный зрительный мрак!
https://www.youtube.com/watch?v=7aaHqxZ3pSo
0
Comments (0)
